Название: "Вильгельм"
Автор: Raven Gray
Дата: 28.09.2011
Бета: Alex Fox
Персонажи: Уильям/Себастьян, Вильгельм Нормандский/Себастьян.
Жанр: romance, slash, POV-switch (Себастьян-Вильгельм*Себастьян-Уильям)
Рейтинг: Эм... PG, наверное.
Саммари: Мефистофель верит в переселение душ, которые не сожрал.
От автора: William x Sebastian = OTP. Сказал я. Осторожно, много травы.
Предупреждения: Махровый ООС исторического персонажа, точка зрения исключительно автора.
Читать Фанфик.Вильгельм.
Он был высоким, статным, силой ему равных не было ни на его родине, ни на чужбине. Герои, они появились потом, как всегда появляются похожие друг на друга соцветия на ветвях дерева Времени, но Вильгельм был первым. От него исходила эта дикая, первородная мощь, делавшая его похожим на медведя. Он был такой же гордый, такой же дерзкий, разве что более вспыльчивый, но это все Время. И никому не позволял себя учить, и терпеть не мог ошибаться. Он был сильным, и он всегда принадлежал мне одному. Я охранял его, я берег его, растил, словно редкий цветок среди человеческих сорняков. Он был человеком своей эпохи, определенно, но он был другим. Возможно, без лишней скромности скажу, то не обошлось без моей помощи, но в остальном Вильгельм научился всему сам.
Мефистофель. Михель, Михаэль, Себастьян, Пьеро – у него было столько имен, что я сбился со счета. Уже тогда их все можно было прочитать у него по глазам, как в книге. Сколько себя помню, он почему-то оберегал меня, этот нечеловек в странных одеждах, лицом подобный юнцу или даже девушке, но с глазами необыкновенно яркими, не от мира сего. В них было пламя, страшное, обжигающее холодом пламя. Должно быть, я один не боялся его. Не мог себе позволить, ни сначала, ни потом. А он – улыбался. Он хранил меня, я знаю, даже когда был далеко. Он всегда был готов принять любой мой вызов. Он был готов противостоять самому Папе, и в ответ на брошенное мной однажды: «Если ты действительно так силен, тогда сделай так, чтобы он одобрил мою женитьбу на Матильде,» - только улыбнулся.
Он всегда так делал.
А на следующую ночь он исчез, и вернулся только через день, к утру, слегка запыхавшийся, безлошадный, но с неизменной улыбкой на устах и... дозволением. Десять лет с запрещенной свадьбы прошло – почему я не догадался просить его об этом раньше? Разве что отказаться я не мог.
Я был при Варавилле, знаете. Я видел, как они умирали. Я шел за его левым плечом и улыбался, думая о том, скольких душ недосчитается Департамент. После тридцати Вильгельм ничуть не убавил этой... Силы, я не знаю, как иначе ее назвать. Это была душа, которой я восхищался и много веков спустя. Единственное, что меня радовало в состоявшемся браке – так это то, что жена не давала ему скучать. Пока я отсутствовал, конечно. Честно говоря, я давно его готовил к тому, чтобы так все обернулось. Мне хотелось попробовать его душу на вкус – это не разглашалось тогда, но в походы женщин все же не брали - а обещание надеть корону на его голову я исполнил в свое время.
У него были тонкие, стройные ноги. Он прогибался в спине, вскрикивая и впиваясь зубами в собственное запястье – помню почти белую кожу и невероятно ловкие пальцы. Помню, что он был единственным, глядя на кого, я сознавал в полной мере свое нежелание причинить боль, но он так улыбался затем губами, глазами, всем своим самодовольным существом, что контролировать себя от одного этого бесстыжего, зазывного взгляда становилось невозможно. Он никогда ничего не просил для себя, хотя я видел, как он использовал всех тех, других, жестоко, беспощадно, в своих собственных целях. Мне было никогда не подчинить это бедствие, это несчастье, свалившееся на меня, захватившее мой разум и мое сердце – но каждый раз я слушал его, смотрел на него, готов был умереть ради него.
Воистину, он был худшим из друзей.
Он был самым преданным и самым отчаянным моим любовником. Война и любовь, нет, до любви там было как до седьмого круга, но я не мог себе отказать. Никогда. Он брал меня, грубо, сильно – будь я человеком, я бы никогда не смог выползать из палатки так рано с утра. Но в эти моменты его душа... она грела. Как печка. Впервые пристрастившись к этому теплу, я уже не смог от него отказаться. Я принял решение остаться на земле. Послал к черту конклав со всеми их притязаниями, остался рядом. Этот человек, эта душа вызывали намного больший интерес, чем родной синеогненный гадюшник. Ах, я был почти что молод. Но уж точно еще не в годах.
Такая личность – и такая нелепая смерть. Его конь, утомившись сверх меры, оступился, и король упал на еще не остывшие угли сожженного по его приказу города. Я ничего не мог поделать. Морс был в Италии, и я не стал бы унижаться... или стал бы... но я не искал Смерть, недостаточно хорошо. Я шел рядом, а он стонал с закрытыми глазами. Потом он приподнял ресницы, разглядел меня... и он молчал всю дорогу, пытаясь улыбнуться, сказать мне что-то. Я улыбался и смотрел на него в ответ. И он умер. Пять веков спустя гугеноты раскидали его кости – виновных я уже не искал. Нужно было идти дальше.
Старейший и Светоносный, я так замерз.
*
А потом Вильгельм исчез из моей памяти, я думал, навсегда. Через две сотни лет после его смерти я привык к холоду, я снова стал собой в полной мере. Я смотрел на войны, улыбался пожарам, отнимал ничего для меня не значащие души, только чтобы досадить низшим жнецам. Они тоже будто вырождались, а в семнадцатом веке это отразилось и на их внешности. Они больше не могли читать пленки памяти, не жертвуя зрением, а их орудия косцов заменили эти нелепые инструменты. Но с Морсом мы были старые враги, и потому он спускал мне с рук то, что другой не спустил бы - особенно едкие насмешки в сторону "новых" жнецов. Я помню, как спьяну пытался вытрясти из него, чего он так долго тянул с Робином Гудом. А он посмотрел на меня с эдакой легкой грустью и сообщил: «Да хотел с тобой познакомить». Я, помнится, даже протрезвел тогда, но так и не понял, шутил ли он. У Морса вообще был непонятный юмор. Например, в конце наполеоновских войн, когда я заглянул к нему, а он был не в настроении, я не оценил ацетона со спиртом в чае, который пришлось-таки выпить. Я и предположить не мог, что он тогда так скабрезно хмылился – это несведущим кажется, что он всегда хмылится одинаково, я же научился различать оттенки. Так вот, это была именно скабрезность. Пополам с иронией.
Я уже был немолод. Даже слегка с ума сошел, помнится, водилось за мной такое на рубеже веков. И я снова встретил Его. Эти зеленые, пронзительные, яркие глаза, как идеальная узорчатая огранка души из драгоценных камней. Он не улыбался и не умел смеяться так, как тот, другой. Он был намного спокойнее, но это все Время. И я захотел сделать его Своим.
Он был моим врагом, с самого начала - ехидным, идеальным, знающим все. Информация о том, что часть сведений он получал от Легендарного, так и не подтвердилась. Он всегда был где-то поблизости, стоило мне появиться на зов о неприятностях от одного из диспетчеров. Я бы подозревал себя в паранойе, если бы эти глаза нельзя было узнать из тысячи в толпе, где он появлялся на долю секунды и тут же исчезал – всегда бесследно. Я не понимал, почему он смотрит на меня, чего он хочет. Его пальцы, когда он говорил, двигались по воздуху невесомо, но будто проводили по какой-то мягкой, невидимой поверхности... будто водили по чьей-то коже во время умной беседы на отстраненные темы в постели с утра пораньше. Эти губы никогда не улыбались просто так. Показывал ли он клыки, вздергивал ли с иронией бровь, он всегда добивался чего-то. В груди начинала разгораться плохо контролируемая ненависть, стоило только увидеть этого дьявольски красивого мерзавца. Служил ли он графу, отдыхал ли между политическими играми – он всегда оставался верен какой-то независимой от всей этой суеты цели. А я – я желал его, и ненавидел так, как только можно ненавидеть существо, заставившее полюбить себя.
Он хотел меня. Мою душу, мой разум, мое тело. По неведомым мне причинам чувства, которые он испытывал, должно быть, можно было назвать любовью. Он пытался меня беречь, хотя на исходе двадцатого века приходилось все больше беречь его от него самого. Безумие на рубеже веков, он говорил, это с ним бывает. Я до сих пор иногда вижу Ту его улыбку – так никогда не сможет улыбнуться ни один из его сородичей. Себастьян не лжет, это искреннее, неподдельное тепло. Отраженное тепло моей души, которым он пытается защититься и защитить от понятного в полной мере только ему одному понятия «холод».
Я думаю, что это можно назвать любовью. Во всяком случае, он мастерски умеет чесать меня за ухом, массируя чувствительную кожу, перебирая пряди волос, да так, что только мурашки по телу бегут. Хочется обернуться котом и проявить милосердие хотя бы в этот выходной вечер. Но я – эгоист.
Только мне он позволяет видеть себя таким, сколько бы ни говорили, что у демонов не существует понятия «верность». Полубеззащитным, полупросящим, с затуманенным страстью взглядом, кусающим раскрасневшиеся губы. Когда он просыпается от кошмаров, мучающих его по временам, он так или иначе произносит одну и ту же просьбу:
- Не оставляй меня. – в его глазах возникает что-то такое, что я не могу понять, но в эти минуты он не улыбается.
Я обнимаю его крепче, пряча эту слабость между нашими сплетенными телами, тихо выдыхаю ему в макушку, зарываясь в шелковистые пряди лицом:
- Никогда.
И только тогда он сможет заснуть снова, с улыбкой на губах.
Автор: Raven Gray
Дата: 28.09.2011
Бета: Alex Fox
Персонажи: Уильям/Себастьян, Вильгельм Нормандский/Себастьян.
Жанр: romance, slash, POV-switch (Себастьян-Вильгельм*Себастьян-Уильям)
Рейтинг: Эм... PG, наверное.
Саммари: Мефистофель верит в переселение душ, которые не сожрал.
От автора: William x Sebastian = OTP. Сказал я. Осторожно, много травы.
Предупреждения: Махровый ООС исторического персонажа, точка зрения исключительно автора.
Читать Фанфик.Вильгельм.
Он был высоким, статным, силой ему равных не было ни на его родине, ни на чужбине. Герои, они появились потом, как всегда появляются похожие друг на друга соцветия на ветвях дерева Времени, но Вильгельм был первым. От него исходила эта дикая, первородная мощь, делавшая его похожим на медведя. Он был такой же гордый, такой же дерзкий, разве что более вспыльчивый, но это все Время. И никому не позволял себя учить, и терпеть не мог ошибаться. Он был сильным, и он всегда принадлежал мне одному. Я охранял его, я берег его, растил, словно редкий цветок среди человеческих сорняков. Он был человеком своей эпохи, определенно, но он был другим. Возможно, без лишней скромности скажу, то не обошлось без моей помощи, но в остальном Вильгельм научился всему сам.
Мефистофель. Михель, Михаэль, Себастьян, Пьеро – у него было столько имен, что я сбился со счета. Уже тогда их все можно было прочитать у него по глазам, как в книге. Сколько себя помню, он почему-то оберегал меня, этот нечеловек в странных одеждах, лицом подобный юнцу или даже девушке, но с глазами необыкновенно яркими, не от мира сего. В них было пламя, страшное, обжигающее холодом пламя. Должно быть, я один не боялся его. Не мог себе позволить, ни сначала, ни потом. А он – улыбался. Он хранил меня, я знаю, даже когда был далеко. Он всегда был готов принять любой мой вызов. Он был готов противостоять самому Папе, и в ответ на брошенное мной однажды: «Если ты действительно так силен, тогда сделай так, чтобы он одобрил мою женитьбу на Матильде,» - только улыбнулся.
Он всегда так делал.
А на следующую ночь он исчез, и вернулся только через день, к утру, слегка запыхавшийся, безлошадный, но с неизменной улыбкой на устах и... дозволением. Десять лет с запрещенной свадьбы прошло – почему я не догадался просить его об этом раньше? Разве что отказаться я не мог.
Я был при Варавилле, знаете. Я видел, как они умирали. Я шел за его левым плечом и улыбался, думая о том, скольких душ недосчитается Департамент. После тридцати Вильгельм ничуть не убавил этой... Силы, я не знаю, как иначе ее назвать. Это была душа, которой я восхищался и много веков спустя. Единственное, что меня радовало в состоявшемся браке – так это то, что жена не давала ему скучать. Пока я отсутствовал, конечно. Честно говоря, я давно его готовил к тому, чтобы так все обернулось. Мне хотелось попробовать его душу на вкус – это не разглашалось тогда, но в походы женщин все же не брали - а обещание надеть корону на его голову я исполнил в свое время.
У него были тонкие, стройные ноги. Он прогибался в спине, вскрикивая и впиваясь зубами в собственное запястье – помню почти белую кожу и невероятно ловкие пальцы. Помню, что он был единственным, глядя на кого, я сознавал в полной мере свое нежелание причинить боль, но он так улыбался затем губами, глазами, всем своим самодовольным существом, что контролировать себя от одного этого бесстыжего, зазывного взгляда становилось невозможно. Он никогда ничего не просил для себя, хотя я видел, как он использовал всех тех, других, жестоко, беспощадно, в своих собственных целях. Мне было никогда не подчинить это бедствие, это несчастье, свалившееся на меня, захватившее мой разум и мое сердце – но каждый раз я слушал его, смотрел на него, готов был умереть ради него.
Воистину, он был худшим из друзей.
Он был самым преданным и самым отчаянным моим любовником. Война и любовь, нет, до любви там было как до седьмого круга, но я не мог себе отказать. Никогда. Он брал меня, грубо, сильно – будь я человеком, я бы никогда не смог выползать из палатки так рано с утра. Но в эти моменты его душа... она грела. Как печка. Впервые пристрастившись к этому теплу, я уже не смог от него отказаться. Я принял решение остаться на земле. Послал к черту конклав со всеми их притязаниями, остался рядом. Этот человек, эта душа вызывали намного больший интерес, чем родной синеогненный гадюшник. Ах, я был почти что молод. Но уж точно еще не в годах.
Такая личность – и такая нелепая смерть. Его конь, утомившись сверх меры, оступился, и король упал на еще не остывшие угли сожженного по его приказу города. Я ничего не мог поделать. Морс был в Италии, и я не стал бы унижаться... или стал бы... но я не искал Смерть, недостаточно хорошо. Я шел рядом, а он стонал с закрытыми глазами. Потом он приподнял ресницы, разглядел меня... и он молчал всю дорогу, пытаясь улыбнуться, сказать мне что-то. Я улыбался и смотрел на него в ответ. И он умер. Пять веков спустя гугеноты раскидали его кости – виновных я уже не искал. Нужно было идти дальше.
Старейший и Светоносный, я так замерз.
*
А потом Вильгельм исчез из моей памяти, я думал, навсегда. Через две сотни лет после его смерти я привык к холоду, я снова стал собой в полной мере. Я смотрел на войны, улыбался пожарам, отнимал ничего для меня не значащие души, только чтобы досадить низшим жнецам. Они тоже будто вырождались, а в семнадцатом веке это отразилось и на их внешности. Они больше не могли читать пленки памяти, не жертвуя зрением, а их орудия косцов заменили эти нелепые инструменты. Но с Морсом мы были старые враги, и потому он спускал мне с рук то, что другой не спустил бы - особенно едкие насмешки в сторону "новых" жнецов. Я помню, как спьяну пытался вытрясти из него, чего он так долго тянул с Робином Гудом. А он посмотрел на меня с эдакой легкой грустью и сообщил: «Да хотел с тобой познакомить». Я, помнится, даже протрезвел тогда, но так и не понял, шутил ли он. У Морса вообще был непонятный юмор. Например, в конце наполеоновских войн, когда я заглянул к нему, а он был не в настроении, я не оценил ацетона со спиртом в чае, который пришлось-таки выпить. Я и предположить не мог, что он тогда так скабрезно хмылился – это несведущим кажется, что он всегда хмылится одинаково, я же научился различать оттенки. Так вот, это была именно скабрезность. Пополам с иронией.
Я уже был немолод. Даже слегка с ума сошел, помнится, водилось за мной такое на рубеже веков. И я снова встретил Его. Эти зеленые, пронзительные, яркие глаза, как идеальная узорчатая огранка души из драгоценных камней. Он не улыбался и не умел смеяться так, как тот, другой. Он был намного спокойнее, но это все Время. И я захотел сделать его Своим.
Он был моим врагом, с самого начала - ехидным, идеальным, знающим все. Информация о том, что часть сведений он получал от Легендарного, так и не подтвердилась. Он всегда был где-то поблизости, стоило мне появиться на зов о неприятностях от одного из диспетчеров. Я бы подозревал себя в паранойе, если бы эти глаза нельзя было узнать из тысячи в толпе, где он появлялся на долю секунды и тут же исчезал – всегда бесследно. Я не понимал, почему он смотрит на меня, чего он хочет. Его пальцы, когда он говорил, двигались по воздуху невесомо, но будто проводили по какой-то мягкой, невидимой поверхности... будто водили по чьей-то коже во время умной беседы на отстраненные темы в постели с утра пораньше. Эти губы никогда не улыбались просто так. Показывал ли он клыки, вздергивал ли с иронией бровь, он всегда добивался чего-то. В груди начинала разгораться плохо контролируемая ненависть, стоило только увидеть этого дьявольски красивого мерзавца. Служил ли он графу, отдыхал ли между политическими играми – он всегда оставался верен какой-то независимой от всей этой суеты цели. А я – я желал его, и ненавидел так, как только можно ненавидеть существо, заставившее полюбить себя.
Он хотел меня. Мою душу, мой разум, мое тело. По неведомым мне причинам чувства, которые он испытывал, должно быть, можно было назвать любовью. Он пытался меня беречь, хотя на исходе двадцатого века приходилось все больше беречь его от него самого. Безумие на рубеже веков, он говорил, это с ним бывает. Я до сих пор иногда вижу Ту его улыбку – так никогда не сможет улыбнуться ни один из его сородичей. Себастьян не лжет, это искреннее, неподдельное тепло. Отраженное тепло моей души, которым он пытается защититься и защитить от понятного в полной мере только ему одному понятия «холод».
Я думаю, что это можно назвать любовью. Во всяком случае, он мастерски умеет чесать меня за ухом, массируя чувствительную кожу, перебирая пряди волос, да так, что только мурашки по телу бегут. Хочется обернуться котом и проявить милосердие хотя бы в этот выходной вечер. Но я – эгоист.
Только мне он позволяет видеть себя таким, сколько бы ни говорили, что у демонов не существует понятия «верность». Полубеззащитным, полупросящим, с затуманенным страстью взглядом, кусающим раскрасневшиеся губы. Когда он просыпается от кошмаров, мучающих его по временам, он так или иначе произносит одну и ту же просьбу:
- Не оставляй меня. – в его глазах возникает что-то такое, что я не могу понять, но в эти минуты он не улыбается.
Я обнимаю его крепче, пряча эту слабость между нашими сплетенными телами, тихо выдыхаю ему в макушку, зарываясь в шелковистые пряди лицом:
- Никогда.
И только тогда он сможет заснуть снова, с улыбкой на губах.
@темы: Prose, Kuroshitsuji, Sebastian x William, PG